Насколько необходимо поэту создавать образность?

У меня есть о Боланьо большая статья в «Дилетанте». Что касается «2666». Я попробую сформулировать, но это касается моих догадок последнего года о триллере. Появилась новая сюжетная схема триллера. Я понял это благодаря одной моей студентке (студенты всегда наводят на мысли). Она сказала: «В чем заключается секрет гоголевской готики? Мы чаще всего узнаем о причинах событий в конце – как в «Страшной мести» или «Майской ночи…». События происходящие алогичны, они нагромождены, а причина этого находится в центре спирали глубоко, и мы этого не знаем.

Пугает по-настоящему утрата логики сюжета. Когда есть сюжет, и вдруг утрачивается его логика, его привычные компоненты, он…

Как бы вам сказать? Тот же случай, по-моему, что и с Игорем Ефимовым, когда талант есть, но темперамента не хватило. У Михаила Синельникова есть очень хорошие стихи и переводы, но боюсь, как и в стихах Геннадия Русакова, мне недостаёт там новизны. Хотя у Геннадия Русакова есть поразительные трагические стихи (в цикле памяти жены, например), но очень часто мне не достаёт какой-то взрывной силы. Ну, может быть, я воспитан на слишком острых блюдах. Вот Арсений Тарковский — тоже, казалось, у него голос негромкий, но сила страдания в некоторых его текстах удивительная, сила исповедальности тоже невероятная. Может быть, это потому, что он не боится в своих стихах и в жизни быть недостаточно хорошим; его…

У меня была довольно большая статья в «Дилетанте» о Максимове. Как раз «Карантин» мне кажется более удачной книгой. «Заглянуть в бездну» мне не нравится совсем. В «Семи днях творения» мне, как и всем, больше всего нравится «Двор посреди неба». И вообще «Семь дней творения», мне кажется, роман неровный.

По моим ощущениям, Максимом не зря себе взял такой псевдоним (на самом деле, как вы знаете, он Лев Самсонов). Мне кажется, Максимов потому, что очень ладил себя под Горького. Он и блестящий организатор литературы, как и Горький, и у него идеология близка к горьковской, и стиль близкий к горьковскому. Он заново пытается мир пересоздать, пересоздать человека, верит, что человек есть нечто, что…

Да большинству писателей это не то что не свойственно, а враждебно. Как из Гейне: «Театр неблагоприятен для поэта, и поэт неблагоприятен для театра». Я помню, как Петя Гудков, замечательный журналист и мой сокурсник после выступления Евтушенко сказал: «Иногда для поэта хорошо быть актером. Но чаще плохо». В случае Евтушенко это было хорошо. Артистизм чтения вообще поэтам редко свойственен — поэтам свойственно либо петь, гнусавить, как Бродский и его адепты, либо читать подчеркнуто прозаизированно, как Самойлов. А есть вообще бормочущие поэты, но бормотание Хлебникова действовало сильнее. Может быть, это было единственной возможной манерой его чтения. Просто я это к…

Бродский говорил, что Твардовский по психотипу похож на директора крупного завода. Наверное, ему надо было руководить вот таким литературным производством. Другое дело, что он обладал несколько однобокой эстетикой.

Он действительно хорошо знал границы своего вкуса. Но, слава Богу, он умел консультироваться с другими людьми. И поэтому ему хватало толерантности печатать Катаева, которого он не любил вовсе — позднего, уже мовистского периода. Но он говорил, что зато оценит аудитория журнала.

У него хватало вкуса читать Трифонова и печатать его, хотя он прекрасно понимал узость своего понимания. Он искренне не понимал, как построен, например, «Обмен». Он говорил: «Ну…

Совершенно необязательно поэту окрашивать время. Великим поэтом был Давид Самойлов, но я не думаю, что его поэзия окрасила время. И Борис Слуцкий был великим поэтом, и, безусловно, великим поэтом был Бродский, хотя и здесь, мне кажется, лимит придыханий здесь исчерпан. Но в одном ряду с Высоцким его нельзя рассматривать, это все-таки два совершенно разных явления. Тут не в уровне вопрос, а если угодно, в роли. Он сам себя довольно четко определил: «Входящему в роли // красивому Мише, // Как воину в поле, // От статуи в нише»,— написал он Казакову. Есть воины в поле, есть статуи в нише — это разные амплуа. Мне кажется, что, конечно, рассматривать Высоцкого в одном ряду с Бродским не стоит. Я…

Она меняется. Но из поэтов совершенно безусловные для меня величины – это Блок, Слепакова и Лосев. Где-то совсем рядом с ними Самойлов и Чухонцев. Наверное, где-то недалеко Окуджава и Слуцкий. Где-то очень близко. Но Окуджаву я рассматриваю как такое явление, для меня песни, стихи и проза образуют такой конгломерат нерасчленимый. Видите, семерку только могу назвать. Но в самом первом ряду люди, который я люблю кровной, нерасторжимой любовью. Блок, Слепакова и Лосев. Наверное, вот так.

Мне при первом знакомстве Кенжеев сказал: «Твоими любимыми поэтами должны быть Блок и Мандельштам». Насчет Блока – да, говорю, точно, не ошибся. А вот насчет Мандельштама – не знаю. При всем бесконечном…

Что вы вкладываете в слово «честно»? Понимаете, объективных свидетелей Великой отечественной войны было много, в диапазоне от Бориса Слуцкого до Николая Никулина. Но и Виктор Курочкин, и Борис Васильев в некоторых текстах, и Василий Гроссман, безусловно — хотя я сложно отношусь к роману «Жизнь и судьба», но выдающееся произведение. Да много. Ольга Берггольц, особенно в дневниках. Давид Самойлов. Даже в дневниках, опять-таки, Константин Симонов — «Разные дни войны». Да многие.

Вопрос в том, как честно это соотносится с концептуальностью. Потому что ведь отражать только то, что видишь, и при этом не думать о том, что происходит — этого недостаточно. Война не осмыслена по-настоящему в…

Знаете, теоретически, наверное, не стоит. Но практически я пришел к выводу давно, что политики в чистом виде не существует. Политика — это всегда концентрированное выражение морали, нравственности. Это серьезная проблема. И видимо, есть политические симпатии, есть политические акции, которые с моим хорошим отношением к человеку не совместимы. Ну, ничего не поделаешь. И наверное, ничего дурного в таком отношении нет, потому что, в конце концов, непримиримость — это не такое плохое качество.

Слишком часто доброту путают с терпимостью. А вот Окуджава об этом очень хорошо говорил: «Очень часто за доброту принимают отсутствие брезгливости». Вот мне кажется, что надо…