Не могли бы вы дать оценку роману «Бремя страстей человеческих» Уильяма Моэма? Стоит ли его слушать или читать?

У меня есть лекция о Британии в конце XIX века, она называется «Дети Диккенса». Это шесть авторов, может быть, семь, которые вышли из диккенсовского периода британской литературы. Это прежде всего такая парочка антагонистов, ортогонально совершенно подходящих к христианству, как Честертон и Уайльд. Уайльд представляется мне лучшим христианином, скажем так, более практикующим и свободным от таких крайностей честертонианских, как, например, симпатия к Муссолини (слава богу, недолгая, он не дожил все-таки, но он бы понял; у него со вкусом лучше обстояло). Это Стивенсон, это Моэм, это Голсуорси, безусловно, и это Бернард Шоу. Вот эти шестеро-семеро авторов, еще Рескина следовало бы назвать,…

Ну конечно, может! На какой-то момент, естественно, может. В этом и ужас, понимаете? А иначе бы в чем ее опасность? И такие люди, как Милдред, такие женщины, как Милдред, на короткое время способны дать, даже в общем независимо от их истинного состояния, от их истинного интеллекта, интеллекта, как правило, довольно ничтожного, способны дать очень сильные чувства. И грех себя цитировать, конечно, мне лет было, наверное, семнадцать, когда я это написал:

Когда, низведены ничтожеством до свиты,
Надеясь ни на что, в томлении пустом,
Пьяны, унижены, растоптаны, разбиты,
Мы были так собой, как никогда потом.

Дело в том, что вот моя первая любовь, такая первая…

Друг мой, в покорении моэмовской Милдред может быть только одно спасение — бежать куда глаза глядят, бежать как можно дальше.

Вы мне можете на это возразить, что вы ее любите. В данном случае под любовью скорее следует понимать некоторое физиологическое тяготение, потому что Милдред бывает очаровательна. Но тогда, согласно совету Валерия Попова, надо уметь взять от жизни любимые наслаждения и любимые страдания. Можно ограничиться довольно поверхностным общением, но никаким образом не сближаться. Не ставить души.

Все они хороши
Погулять по парку,
Но не ставлю души
Я на эту карту,

— писал поэт.

У меня есть такое действительно стойкое…

Знаете, трудно сегодня назвать столь масштабного скептика, столь масштабного социального критика, как Шоу. Причем критика цивилизации западной и скептика в отношении цивилизации восточной. Не знаю, откуда он мог бы прийти. Боюсь, что никто из сегодняшних критиков запада не обладает ни его талантом, ни его эрудицией. Боюсь, что традиция утрачена. Я больше вам скажу: у меня есть сильное подозрение великой европейской мысли модерновой эпохи, традиция этак от 1910-х до 1950-х годов претерпела во время двух мировых войн слишком серьезный урон. Боюсь, что правдива эта мысль, что «кто не жил в Австро-Венгрии, тот не жил в Европе». Боюсь, что, к сожалению, деградация всех институтов, всех…

У меня было такое впечатление от этого романа, что это такой ответ на «Конец главы» Голсуорси. Роман о Второй мировой войне, главный герой – летчик, по-моему, что ли. Это попытка ответить на «Цветок в пустыне» Голсуорси, где задается вопрос: «Вот мы, носители старой традиции, мы отмираем и это понимаем. Но ведь на смену нам приходят те, кто еще хуже. Потому что никакие перемены не улучшают мир и не меняют человека. В чем же правда – в фашизме или коммунизме, которые приходят на смену ограниченной аристократии?» Или, может быть, правда в религии? Но не случайно Дезерт «пустыня» там главный герой, который принял ислам под давлением, исполняя пустую формальность. У Голсуорси все это подробно…

К Моэму отношусь восторженно и считаю его одним из великой семерки пост-дикккенсовских английских прозаиков. Считаю, что как писатель он ничуть не ниже Голсуорси, и Нобелевской премии заслуживал не в меньше степени. Просто Голсуорси был идеалист, а Сомерсета нашего Моэма считали циником, поэтому на Нобеля он не наработал. Я считаю, что лучшая его книга – «Эшенден, или британский агент». Понимаете, если русский писатель охотник – охотник за сюжетами, за душами, душа его собака. Вот этот архетип писателя-охотника Тургеневым введен в обиход. Кстати, хорошая строчка для стихов, дарю:

Если русский писатель – охотник, 

То британский писатель –…

Видите ли, теория литературных инкарнаций действует в странах с циклическим развитием, где воспроизводятся политические схемы, событийные схемы, ну и соответствующие типажи: Жуковский — Блок — Окуджава. А вот… Там очень много сходств. А вот Моэм и Голсуорси, они живут в такой стране со стержневым развитием, с осевым временем, и они не повторяются никак. Ни Макьюэн, ни Айрис Мердок, никто из современных… ни Майкл Коул,— они не повторяют ни Диккенса, ни Моэма, ни Голсуорси. Там прошлое проходит, а не воспроизводиться бесконечно, и не вызывает бесконечных дискуссий. Там не производят беспрерывно разрушение памятников, там Черчилля не обсуждают, а обсуждают Мэй, обсуждают Брекзит, обсуждают…

Да, был, конечно, но мы же говорили о «нашем мире», то есть о России советской. В Советскую Россию Моэм не приезжал никогда. В России он был летом 1917 года и написал об этом замечательный рассказ «Белье мистера Харрингтона». Он входит в роман как глава… входит в роман «Эшенден: или британский агент». Но это Россия между революциями. Россию советскую, ленинскую, в отличие от Моэма… т.е. в отличие от Уэллса, он никогда не захотел посетить, и она была ему совершенно не интересна. Он принимал у себя советских писателей.

Вот Шоу поехал, и Шоу виделся со Сталиным, и остались у него самые лестные впечатления. А вот Моэм понимал, что здесь может получиться. Но надо сказать, что отношение Моэма к России…

У меня давно была такая мысль, что Диккенс дал жизнь, породил шестерых великих британцев, каждый из которых воплощает собственную традицию, это: Киплинг, Честертон, Стивенсон, Голсуорси, Шоу и Моэм. Да, Уайльд ещё. Семерых.

Моэм — скептик, не циник, как его часто называли, великолепный скептик. Ранние романы очень плохие. Начиная примерно с «Бремени» («Of Human Bondage») пошли сплошь шедевры. Я больше всего люблю, конечно, «The Moon and Sixpence» («Луна и грош»), это для меня одна из первых прочитанных по-английски, одна из самых любимых книг. Я очень люблю «Пироги и пиво». Вообще вся трилогия о художниках замечательная («Театр» — третья её часть). Я вообще считаю, что Моэм — прекрасный…