Не могли бы вы назвать ваши любимые женские образы в литературе?

«Два капитана» на английском есть и, насколько я знаю, даже не в единственном переводе. Но вы подумайте: а надо ли ему это? В конце концов, создавая ребенку вот такую проблему, делая из него кентавра, напоминая ему о том, что у него есть русские корни, вы, с одной стороны, расширяете его географию, его мировоззрение, в целом его мир, а с другой — вы закладываете некоторую трещину, некоторые основания для глубокого внутреннего конфликта. Мне кажется, если человек — уже иммигрант в первом поколении, уже он там вырос, и он ничего не знает о своей родине,— мне кажется, что язык-то он пусть знает, но зачем ему читать детскую, подростковую советскую классику? Пусть он лучше в хороших переводах читает русскую…

Вообще на Вельтмана ничто не похоже. Сказки Вениамина Каверина. Но дело в том, что Каверин много занимался именно этим периодом русской истории. Он же был филолог. Вот его книга о бароне Брамбеусе (Сенковском) — это в значительной степени анализ того периода, конкретно 40-50-х годов. Периода очень насыщенного, несмотря на «мрачное семилетие», когда в России стала развиваться сказка, потому что о реальности писать нельзя. И вот Сенковский (барон Брамбеус), в огромной степени Одоевский, в огромной степени Вельтман — это порождение этой эпохи.

Поэтому сказки самого Каверина — поздние, прежде всего «Верлиока», в некоторой степени немухинский цикл, мой любимый, «Много хороших людей и…

Ира, советская литература не производила особенно симпатичных героев. Герой советской литературы был, как правило, человеком действия и при этом человеком довольно плоским. Можно ли называть Стругацких советской литературой? Мне очень нравится Горбовский, Быков или мне чрезвычайно симпатичны люди Полудня в целом, но, конечно, не Румата Эсторский. Сложно все.

В советской литературе мне интересен, как правило, интеллигентный герой на распутье. Сережа из «Жизни и судьбы» и «За правое дело» Гроссмана, причем в «За правое дело» больше Сережи, поэтому и роман мне больше нравится. Мне интересен Володя из «Дня второго» Эренбурга, Трубачевский из каверинского «Исполнения желания».…

Эта мысль была популярной в 70-е годы. Если вы прочтёте… Я не провожу никаких параллелей между «Шатунами», например, и Кавериным, но если вы прочтёте «Летящий почерк» Каверина, который я считаю его лучшей повестью, самой глубокой и самой неоднозначной… Вот там, помните, дед Платон говорит этому своему внуку — очень правильному, очень доброму, очень счастливому мальчику,— он ему говорит: «Бойся счастья. Счастье спрямляет жизнь». Это интересная мысль, а особенно от старика Каверина, который прожил жизнь довольно счастливую, но страшно внутренне трагическую, если почитать «Эпилог». И если вы прочтёте… Почему я рекомендую «Летящий почерк»? Поздние каверинские повести — «Загадка»,…

Вот что касается фэнтези. Понимаете, какую-то великую роль этого жанра, не столь мною любимого, я осознал в середине 90-х, когда наш собеседниковский Руслан Козлов дал почитать свой роман «Остров Буян». Я от кого угодно мог ожидать такой роман, но Козлов – известный политический журналист, он редактировал «Смену» ленинградскую, он автор первой публикации о «Митьках», он и открыл их как течение. Он был автором первого ответа Нине Андреевой на «Не могу поступиться принципами». Когда все замерли, думая, что это произошел поворот в правительстве, а вот Козлов взял и написал очень резкую и язвительную статью «Не могу молчать».

Я знал его как очень сильного публициста. Он замечательно писал,…

Я высоко, положительно оцениваю эту пьесу. Я читал мнения многих фанатов. В «Новой газете» в понедельник у меня выйдет большой разбор этого произведения, я постарался без спойлеров. Мне там два момента особенно понравились. Понравилось, что главная злодейка — всё-таки женщина. Этого со времён Миледи не было. Не сочтите это за спойлер, это для меня важно. Ну и потом, какие спойлеры? Всё это давно напечатано в Сети.

Что касается второго важного для меня открытия. Там потрясающе дана тема родительского бессилия, когда ты понимаешь, что ты хочешь мальчика своего или девочку защитить от боли, а Дамблдор с портрета отвечает: «Боль должна прийти. И она придёт». И тогда почти буквально…

Ребята, я не вижу принципиальной разницы. Я с детьми говорю так, как со взрослыми. Вот как раз сегодня студенты – и меня это очень тронуло – пришли на встречу с русским лектором, и один мне прямо сказал: «Я впервые после ваших семинаров почувствовал ужас ответственности, взрослый ужас жизни». Я этого совсем не хотел, но в каком-то смысле, наверное, и хотел.

Я не вижу разницы между студентом и профессором, а может быть, студент еще и лучше. Я не льщу молодым, не пытаюсь к ним подольститься. Слава богу, у нас неплохие отношения. Я не вижу принципиальной разницы между взрослыми и детьми. Я со своим сыном Андреем всегда говорил как со взрослым. Может быть, иногда слишком жестко. И с Шервудом та же…

Во-первых, они хорошо написаны, быстрое действие... Во-вторых... Это хороший вопрос, я сам не знаю, я даже Харлану Кобену не мог объяснить, чем меня цепляют его романы, он тоже очень удивился. Меня цепляет то, что стартовая ситуация большинства его романов (сейчас вышел новый, который называется «Дураков нет») – это или внезапное исчезновение персонажа, или его внезапное появление. Ребенок внезапно появляется на стоянке парковки, а где он был, куда его родители делись, – не понятно.

Меня вообще цепляют истории с тайнами, но, если говорить серьезно, одна из самых больших тайн, это как цветение в разные сроки, такой приспособлительный механизм растения... Люди исчезают из поля зрения…

Поскольку у меня сегодня поменьше времени на Алексея Толстого (он сегодня тема лекции), я начну о нем говорить заранее. Алексей Н. Толстой свой пиковый писательский период переживал в 20-е годы, более того, в их первой половине, когда он попал под эпоху, соответствующую его темпераменту. Разговоры о том, что ему соответствовал здравый, простой, народный реализм и что он как бы отстаивал норму среди перверсий Серебряного века, – он, может быть, норму эту любил, но сам ее не выражал отнюдь. Чувство, что он возрождал традиционный реализм среди «Подземной клюквы» (как называлась у него «Бродячая собака» в «Егоре Обозове»)… Понимаете, Егор Обозов не зря был влюблен в роковую женщину Серебряного века,…

Два, «В том доме было очень страшно жить» (вторая элегия)... И, по-моему, она шестая или седьмая элегия:

Меня, как реку,

Суровая эпоха повернула.

Мне подменили жизнь. В другое русло,

Мимо другого потекла она,

И я своих не знаю берегов.

Особенно мне нравится вот этот ритмический сбой.

И сколько я стихов не написала,

И тайный хор их бродит вкруг меня

И, может быть, еще когда-нибудь

Меня задушит...