В повести Пушкина «Пиковая дама» Томский говорит Лизе о Германне: «Я думаю, что на его совести по крайней мере три злодейства». Согласны ли вы, что он потом совершает эти три злодейства: обман девушки, доведение графини до смерти и потеря собственной души?

Да нет, если честно. Понимаете, вот Германн — как раз он такой Наполеончик. Кстати сказать, Лиза — тоже не ахти приятный персонаж, воспитанница. Хотя жизнь её была очень несчастная, но она явно не любимая героиня Пушкина. И не стала бы она топиться в зимней канавке никогда, это Чайковский придумал. Так что Германн… Нет, Германн — другой случай.

Видите, в Германне все-таки — это человек, совершенно лишенный моральный рефлексии. Вот он чистый выживалец. У него совести нет или совесть загнана в такое глубокое подсознание, что она просыпается только во сне. Именно поэтому Германн, может быть, из-за этого внутреннего конфликта кончает безумием. Но, по крайней мере, Германн делает ставку на…

Пушкин (имейте это тоже в виду, когда речь пойдёт о других его текстах) очень большую роль уделял эпиграфам, придавал им огромное значение. Это его сугубо прагматический подход. Эпиграф пишется не для того, чтобы подчеркнуть загадочность истории, взяв его совершенно из другой оперы, или, например, эрудицию автора. Нет, эпиграф у Пушкина — всегда существенная подсказка. Ну, в частности, видимо, выдуманный им английский афоризм «Ничто так не враждебно точности суждения, как недостаточное различение» в качестве одного из отброшенных эпиграфов к «Онегину» указывает очень точно, что не надо путать автора и героя. И не зря он потом повторяет: «Всегда я рад заметить разность между Онегиным и мной».…

Конечно, вкладывал. Германн же хочет не просто разбогатеть. Германн подходит к богатству методически. Он говорит: «Я не имею права тратить на лишнее, не имея необходимого». Как раз это такой характер… Германн, как мы помним, это не имя, а фамилия, отсюда два «н». Германн — это такой немецкий, да, предельно рациональный характер. А Александр Сергеевич Пушкин не любит рациональностей и показывает, как легко эта рациональность съезжает с катушек, как глумится над ней безумие.

Я не уверен, что эта тема выдавливания раба, преодоления рабства нашла в русской литературе достаточно серьезное отражение.

Больше всего для этого сделал Чехов, который, собственно, и автор фразы, высказанной в письме, насколько я помню, брату, насчет выдавливания раба по капле. Хотя у нас есть замечательный афоризм Алины Витухновской, что если выдавить из человека раба, ничего не останется. Я с этим не солидарен, при всём уважении.

Что касается темы внутреннего рабства и темы борьбы с ним, то русская литература как раз, скорее, солидарна с Витухновской. Она очень боится людей, которые выдавили из себя рабов, потому что считает, что у них не осталось нравственных тормозов. Они…

Я с ним даже знаком. Я как-то пришел на его творческий вечер на Франкфуртской книжной ярмарке. Я сказал ему: «Вот мне нравится ваш роман один, нельзя ли мне его в России перевести, как с вами заключить договор?» Он говорит: «Я дам вам агента, но мы много с вам не возьмем. Да и вообще, переводите так, что там ваша Россия заплатит. Всю жизнь пиратируют меня, и никто не платит ничего». И автограф я тогда у него взял.

Я очень люблю Тома Корагессана Бойла. «Drop City» – очаровательный роман про хиппи, но больше всего я люблю «Дорогу на Вэлвилл», которая является утонченной пародией на «Волшебную гору». Я помню, рецензия Андрея Шемякина на паркеровскую экранизацию называлась «Волшебная дыра». Потому что…

Ну, потому что Парнок не знает, зачем он живёт, а Кржижановский — это человек, который твёрдо стоит на земле, который для эпохи органичен. Это такой немножко выморочный и немножко изменённый конфликт российской литературы, в котором сверхчеловек конкурирует с лишним человеком или конфликтует с маленьким человеком. Это немножко, мне кажется, знаете, отражение ситуации «Станционного смотрителя», где есть красавец-офицер, а есть жалкий Вырин, станционный смотритель. И у Мандельштама это, естественным образом, есть. Ротмистр Кржижановский — ну, это отражение, кстати, «Двойника» Достоевского с двумя Голядкиными: один Голядкин знает, зачем живёт, а другой всё время доказывает своё право…

«Нос» — очень серьёзное произведение. О соотношении носа и пениса у Гоголя написаны тома, в частности очень хорошо Набоковым. Есть замечательный спектакль Някрошюса, где как раз они местами поменялись. Там ещё этот сбежавший орган был на Ленина очень похож. Ну, смешной такой капустник.

Но если говорить серьёзно, то это вообще серьёзный текст. Этот текст о том, что нос может получить гораздо больше прав, чем конкретный человеком, и быть носом лучше, чем быть человеком. Целое всегда уязвимо, а сбежавшая часть всегда… Вот Ковалёву того только и не хватало для счастья, чтобы он стал носом. Понимаете, носу легче дослужиться до чинов, чем человеку. Это такая довольно весёлая история. Сравните…

В чём проблема? Есть страны, где можно быть маленьким человеком, и тебя не перемелют. А есть страны, где маленьким человеком быть нельзя. Есть страны, рассчитанные на людей сильных, на людей несгибаемых. Такова Россия. Почему она такова? Ответы на эти опросы надо искать, например, у Чехова, который не случайно же поехал на остров Сахалин. Он пытался понять, почему в России всегда все так страшно боятся тюрьмы, почему российская тюрьма должна быть адом, почему вообще в России есть ад, и он всегда рядом. Достоевского занимал этот вопрос. Почему маленький человек, например, в Англии — это просто маленький человек, нормальный мещанин, а в России маленький человек обречён на судьбу Макара Девушкина…

Вот что касается фэнтези. Понимаете, какую-то великую роль этого жанра, не столь мною любимого, я осознал в середине 90-х, когда наш собеседниковский Руслан Козлов дал почитать свой роман «Остров Буян». Я от кого угодно мог ожидать такой роман, но Козлов – известный политический журналист, он редактировал «Смену» ленинградскую, он автор первой публикации о «Митьках», он и открыл их как течение. Он был автором первого ответа Нине Андреевой на «Не могу поступиться принципами». Когда все замерли, думая, что это произошел поворот в правительстве, а вот Козлов взял и написал очень резкую и язвительную статью «Не могу молчать».

Я знал его как очень сильного публициста. Он замечательно писал,…