Океан

Знаете, если бы я это знал, более того, если бы я хотел об этом говорить, я бы, наверное, уже написал «Океан». Или «Интим» уже закончил был. Но проблема в том, что я пытаюсь это на своем примере, на своем опыте понять. То, что человек диверсифицируется, раскалывается, перестает восприниматься как цельное явление; то, что человечество разделяется на несколько уже не рас, а антропологических типов, которые друг с другом несовместимы, – это и есть главное содержание большого откровения ХХ века. То большое откровение, которое пережил в своем время, как вы помните, Максим Каммерер (в 89 лет) и о котором он написал «Волны гасят ветер».

Человечество не монолитно, человек не един. Как Стругацкие…

Мне кажется, что главный пафос «Дьявола среди людей», как я его, во всяком случае, понимаю, в том, что скромнее надо быть. Главный герой этой повести, Ким Волошин, полагал, что он является мстителем, инструментом мщения, а оказалось, что он здесь ни при чем. Потому что после его гибели господь продолжал осуществлять месть, а Ким случайно оказывался в этих местах и считал себя инструментом божьего гнева. Это то, что Стругацкие называли «несчастный мститель». А в финале этой повести удивительным образом оказалось, что Ким Волошин вообще здесь ни при чем, что мир, как это всегда бывает у Стругацких, страшнее и иррациональнее, чем кажется герою. Герой думает, что есть теория, могущая все объяснить, а…

Или «Дикие детективы», как ее тоже называют, «Savage detectives». Это замечательная книжка про молодых поэтов, объединенных дружбой и влюбленностью. Но, как всегда у Боланьо, это много подвешенных, распадающихся разных сюжетов триллерных, каждый из которых мог бы быть полноценным триллером. Атмосферу ужаса они создают именно своей неопределенностью, недоразвитостью. Ведь это Боланьо первым сделал в «2666» то, что мы сегодня видим как главный жанр триллера – например, в «Думаю, как все закончить» Кауфмана или в моем любимом фильме «Оставь мир позади», когда сам распад сюжета, отсутствие в нем логических связей становится главным фактором страха.

У Боланьо в «2666» множество…

Он, собственно, известен мне только с одной стороны, хотя у него было очень много замечательных историй. Даже название одной его вещи мне кажется стоящим… Мне кажется, даже читать ее необязательно — «Какой мопед с хромированным рулем в задней части двора?». Мне кажется, это как у Грина — скажем, «Синий каскад Теллури» или «На облачном берегу» — название уже такое небесное, что не нужно никаких текстов, хотя сами рассказы тоже гениальные.

У него я читал один роман — «Жизнь, способ употребления». Читал по-английски, потому что он как-то попался мне под руку в Чикаго, и я его купил. Купил потому, что я тогда писал «Квартал» — ну, придумывал «Квартал», и мне интересны были разные экзотические…

Я думаю, два таких человека было. Один, безусловно, Гумилев. Мне кажется, что его стихотворения (во всяком случае, его потрясающие совершенно тексты, вошедшие в последнюю книгу, в «Огненный столп») обещали нам какого-то совершенно гениального духовидца. И неслучайно Ахматова называла его поэтом прежде всего духовного, блейковского плана. Мне кажется, что это действительно великий в потенции поэт. Да и хватает великого в его опубликованных текстах.

Второй — это проживший всего двадцать лет (или даже девятнадцать) Владимир Полетаев. Абсолютно гениальный молодой поэт, у которого уже, по-моему, по первым стихам (13-, 14-летнего подростка) было понятно, что он мог бы убрать, вообще…

«Волхв» – это книга, которая нуждается в очень серьезном осмыслении. Мне бы надо его перечитать и, может быть, не один раз.

Если говорить в общем, то я не считаю «Волхва» лучшей вещью Фаулза. «Коллекционер» лучше, соразмернее. Самая удачная его вещь – это «Бедный Коко». Самая неудачная – это, по-моему, «Дэниэл Мартин». Но Фаулз – единственный писатель такого ранга (классик, безусловно), у которого можно проследить абсолютно четкую тему и лейтмотивы. Это не обязательно секс с близнецами, что тоже один из его навязчивых инвариантов. Но если говорить о главной теме Фаулза, то Фаулз – это поэт неразрешимых конфликтов. И Николас, главный герой «Волхва»; то, что проделывает с ним Кончис, – это…

«Магнолия» – очень хороший фильм, но я не думаю, что он просто профессионал. Мне кажется, что он маньяк формы. У него есть иррациональное чувство сложности жизни, ее нарративности. Отсутствие у нас до сих пор подходящего нарратива, чтобы об этом рассказывать. Все мы ищем этот нарратив. Джойс его искал, Улитин его искал (в других областях), Мандельштам искал. «Магнолия» – поиск такого сетевого нарратива. В романе «Океан» я придумываю свой нарратив, ассоциативный, очень сложный.

Мне кажется, рассказывать о жизни можно, только типизируя какие-то ее моменты. Не рассказывать последовательно – «встал, пошел, сделал», и так далее. Не брать одну линию из жизни, а рассказывать историю,…

По форме это документальное расследование. Это роман по способу повествования. Если прочесть «Истребитель» — вы обратите внимание на то, каким образом документальное повествование отличается от повествования художественного. Есть такой термин «мокьюментари». В «Океане» все события, сюжет вообще — они организованы так, что они организуют цельную концепцию. События подлинные, а версия, которая из них вытекает, фантастическая или не фантастическая, но я, например, в нее верю. Она, скорее всего, будет дезавуирована автором в финале. Потом, там есть вымышленные герои, которые расследуют это все, такая всемирная сеть.

Видите ли, о деле «Человека из Сомертона» я много говорил. И, собственно, человек из Сомертона — один из главных персонажей моего романа «Океан». В самом общем виде я считаю это классической тайной, в которой наличествуют три главные черты настоящей неразрешимой тайны. Я вам эти три черты не назову, они составляют тему «Океана». Дело «Человека из Сомертона», как и история перевала Дятлова, как и исчезновение Джемисонов (ах, какая история!) — это такие эталонные тайны, которые человечеству необходимы. Недавно в мое сообщество выложен был мой материал про девочку-маугли кампучийскую-камбоджийскую (я ездил про нее писать). Я вот там пишу об этих чертах тайны, которые человеку на самом деле…

Меня всегда интересовал феномен секты, феномен купленной правоты, феномен травли. Это тема, которая интересует меня, о чем бы я ни писал. Наверное, потому что в моей жизни они играли большую роль — не только потому, что меня кто-то травил,— а потому что меня интересует чужая сплоченность на почве ложной идеи. Истинная идея не порождает фанатизма. Как я отношусь к этим остромовым и почему они становились столь авторитетными духовными учителями? Видите ли, все зависит от их цели. Если они становились ради того, чтобы стричь или доить по сомах — как Остромов, или Блаватская, или, как в наименьшей степени, Гурджиев, который, как мне кажется, все-таки какие-то серьезные цели перед собой ставил, он не был…

Если бы я знал этот вопрос, я бы с ним к вам не обращался. Для меня как раз, ну, можно сказать, это ключевой вопрос романа «Океан». Хотя это вообще ключевой вопрос всей жизни: для чего создан вот этот странный биоробот Бога? Конечно, мы не свидетели. Конечно, мы орудие. Но зачем Бог создал этого робота? Ну, как робот создан до известной степени по образу и подобию человека… Хотя бывают роботы совершенно другие, да? Ну, типа кошек или, я не знаю, типа… Ну, знаете, мало ли роботов сейчас создается, кинетических скульптур. Но допустим, что он создан по образу и подобию Божьему. Вопрос — зачем он создан?

Потому что мне правильно пишут очень многие (я получаю массу писем на эту тему), что «вот человек…