Волны гасят ветер

Краковский, во-первых, написал после этого довольно много. Прожил, если мне память не изменяет, до 2017 года. Он довольно известный писатель. Начинал он с таких классических молодежных повестей, как бы «младший шестидесятник». Их пристанищем стала «Юность», которая посильно продолжала аксеновские традиции, но уже без Аксенова. У Краковского была экранизированная, молодежная, очень стебная повесть «Какая у вас улыбка». Было несколько повестей для научной молодежи. Потом он написал «День творения» – роман, который не столько за крамолу, сколько за формальную изощренность получил звездюлей в советской прессе. Но очень быстро настала Перестройка. Краковский во Владимире жил,…

Ведь воспитание в интернате не означает отказа от семьи, а просто означает, что в какой-то момент для навыков социализации, для некоторой невротизации ребёнок должен оказаться в этой творческой среде, в этой плазме, которая его инициирует, которая как-то… ну, оказаться там, где он ионизируется, грубо говоря. Для меня очень важно, что в какой-то момент ребёнок у Стругацких попадает в эту идеальную среду интерната, где всем интереснее работать, чем жить, где он решает научные проблемы, где он оказывается в коллективе, где ему напряжённо, предлагают разные варианты чуда (а чудо воспитывает прекрасно).

Конечно, он любит мать, естественно. Просто Тойво Глумов любит Майю Глумову не как…

Знаете, если бы я это знал, более того, если бы я хотел об этом говорить, я бы, наверное, уже написал «Океан». Или «Интим» уже закончил был. Но проблема в том, что я пытаюсь это на своем примере, на своем опыте понять. То, что человек диверсифицируется, раскалывается, перестает восприниматься как цельное явление; то, что человечество разделяется на несколько уже не рас, а антропологических типов, которые друг с другом несовместимы, – это и есть главное содержание большого откровения ХХ века. То большое откровение, которое пережил в своем время, как вы помните, Максим Каммерер (в 89 лет) и о котором он написал «Волны гасят ветер».

Человечество не монолитно, человек не един. Как Стругацкие…

Ну, Стругацкие говорят нам совершенно однозначно, что есть генетические болезни, которые никак нельзя имитировать. И помните, Виктор Банев очень боится, что он станет мокрецом, а ему объясняют, что с этим надо родиться. Понимаете, воспитать из себя человека культурного, мыслящего, сколь угодно прогрессивного можно, а человека нового типа — нельзя. Это другое устройство мозга. Поэтому нам надо с вами радоваться, если нас с вами возьмут пожить в будущее, и мы ещё будем всё время думать: «Не забыть бы мне вернуться?» — как тот же Банев в «Гадких лебедях». Но пожить — да, а поучаствовать — нет. Поэтому мне кажется, что людена воспитать нельзя.

А что такое зубец Т в ментаграмме —…

Нет, конечно. Правильно совершенно писал Борис Натанович, что цивилизация, оперирующая энергиями порядка звездных, просто не заметит нас. Мы для нее — «пикник на обочине», муравьи. Понимаете? Что такое для муравьев брошенная нами тарелка? Вот так и здесь. Поэтому я думаю, что война между людьми и люденами или война с инопланетной цивилизацией невозможна потому, что мы, слава богу, находимся на разных планах существования. У меня в «Квартале» есть об этом целая глава. Мы им незаметны. Они просто исчезнут, мы их не увидим. Мне кажется, что это великое спасительное приспособление. Для многих людей, которые бы меня уничтожили, я просто незаметен. Они хотели бы меня уничтожить, но они меня не видят.…

Общее то, что они порождены ощущением некоего эволюционного тупика или, если угодно, эволюционного гэпа — какой ступеньки, которую надо перепрыгнуть. Это ощущение исчерпанности одного проекта и начало другого. Ну а различия их, вероятно, в том, что сверхчеловек Ницше отличается таким несколько избыточным пафосом и высокомерием. Он занят главным образом трудом творческим, строго говоря, не трудом, а таким пароксизмами, судорогами.

Люден Стругацких — это прежде всего профи. Прежде всего профессионал, причем ориентированный прежде всего на профессии, ещё не существующие, как например, прогрессор или контактер. Кроме того, сверхчеловеку Ницше присущи очень многие…

Видите, это как раз важная вещь. Не то, что Горбовский не умер, не то, что Горбовскому опять стало интересно, а то, что есть абсолют, к которому можно обратиться. Это не обязательно же бог, это может быть нравственный абсолют, такой идеал. Горбовский, когда ему уже почти сто лет, в «Далекой радуге» (действие в «Волны гасят ветер» происходит через 50 лет после), уже тогда его первенство, его нравственный авторитет были очевидны для любого из людей. Многие поступки Горбовского — нравственно совершенны. В ситуации трудного морального выбора Каммерер захотел прийти к Горбовскому. Это очень важно, что был такой человек, к которому можно прийти.

Я многих таких людей и знаю, и знал. Почему я для…

Я думаю, что «Роснано» — институт чудаков. Простите, что я об этом заговорил, но я ведь спросил об этом у Чубайса в интервью, и он сказал: «Хм, интересная идея, надо подумать». Мне в свое время эту версию подсказал Юрий Комаров, работавший в культуре, кстати, муж Лилианы Сигизмундовны. Вот он и высказал эту идею, что, скорее всего, Чубайс сейчас под своим крылом растит что-то наподобие клуба «Перестройка». Думаю, что это было так. Может быть, это «Роснано», но если даже он будет отрицать эту идею, то такие организации есть, безусловно.

Институт чудаков необходим, потому что это зерно будущего. Одну из таких организаций я знаю и регулярно в ней бываю, но называть ее не буду. Тут вся проблема в…

Кир Булычев был попыткой большого, взрослого фантаста, замечательного сюжетчика выжить в детской литературе. Конечно, Булычев знал, понимал и мог больше, чем позволялось советскому писателю. В этом плане, может быть, он не отличался такой интеллектуальной мощью, как Стругацкие, но он обладал, безусловно, великолепным сюжетным мастерством. И потом, знаете, Булычев был абсолютно человечен. Вот если Стругацкие, как и всякие модернисты, были абсолютно несентиментальны, то Булычев, мне кажется, был человеком большой сентиментальности, чуткости, пронзительной печали о человеческой участи.

Интересная, кстати, это тема. У Стругацкий интеллектуальная мощь такова, ужасы,…

Краковский, во-первых, написал после этого довольно много. Прожил, если мне память не изменяет, до 2017 года. Он довольно известный писатель. Начинал он с таких классических молодежных повестей, как бы «младший шестидесятник». Их пристанищем стала «Юность», которая посильно продолжала аксеновские традиции, но уже без Аксенова.  У Краковского была экранизированная, молодежная, очень стебная повесть «Какая у вас улыбка». Было несколько повестей для научной молодежи. Потом он написал «День творения» – роман, который не столько за крамолу, сколько за формальную изощренность получил звездюлей в советской прессе. Но очень быстро настала Перестройка. Краковский во Владимире жил,…

Да как вам сказать? Пончик и Сиропчик — какие они прогрессоры? В прогрессоры, хочу вам напомнить, отбирают лучших из лучших, абсолютно идеальных. Прогрессоры — это Максим Каммерер, который обладает потрясающими (хотя, конечно, это не тот Каммерер из фильма Бондарчука)… Может быть, он только по меркам своей семьи неудачник, а так-то он умница, силач и warrior первого класса, он может роту солдат уложить, не применяя оружия. Или Румата Эсторский, который реагирует поразительно точно и вообще гениально ведет себя в истории, умудряясь никого не убить, но всех научить. Нет, конечно, это такая история, что прогрессором не может быть случайный человек. Прогрессором может быть историк, человек…

Это чудо. Это нечто нерациональное и непонятное. По мысли Бориса Натановича Стругацкого, человек проверятся подготовкой, своей способностью реагировать на иррациональное и при том непонятное. Павианы — это то же самое, что и инцидент в Малой Пеше из «Волны гасят ветер»: помните, когда повалили через заборы странные существа. Кому-то они показались несчастными, вызывающими жалость, кому-то они показались счастливыми и пушистыми, а кому-то страшными кулями, полными ужаса и тревоги.

Должен вас разочаровать. Это как у Стругацких в «Волны гасят ветер»… Мне в Киеве уже сказали, что я ко всему приплетаю Стругацких, но там присутствовал другой зритель, который возразил: «Это потому, что они лучшие». Да, потому что они лучшие. Поэтому в «Волны гасят ветер» в Институте Чудаков есть такая героиня, которая начинает решать одну задачу, а решает другую. Сами Стругацкие думали, что напишут роман о вреде тайной полиции, а написали «Жука в муравейнике», который не только об этом. Я думаю, что всегда происходит такой… то, что Синявский называл «сдвигом по диагонали»: автор хочет писать об одном, а проговаривается о большем. И слава богу, что есть этот зазор, потому что благодаря…

Мне интересно об этом поговорить. Потому что в чем проблема Сикорски? Сикорски, Странник, руководитель КОМКОНА в трилогии Стругацких. Тут надо говорить не о синдроме Сикорски — о синдроме страха перед прогрессом и о тайной полиции, которая, по мнению Стругацких, неизбежно будет убивать. Они-то писали «Жука в муравейнике» об этом. Тут надо говорить о «синдроме Каммерера», который оказался беззащитен перед Странником. Понимаете, Странник, который ему сказал на Саракше: «Думкопф…», и так он живет с этим убеждением. Честнейший, прекраснейший Максим Каммерер по-фаустиански оказался в заложниках у этого «Мефистофеля» Сикорски.

Почему это произошло? Наверное, потому что без КОМКОНА…

В «Жуке…» убийство — это следствие мысли о том, что тайная полиция, если она есть, обречена убивать. Так это формулировали Стругацкие, так сформулирую и я. Во всяком случае, страх, экселенция перед Абалкиным,— это, конечно, страх перед люденом, перед будущим, и мы не знаем происхождения эмбрионов. Поэтому ему проще убить Абалкина. Он не знает, что будет. Может быть, Абалкин сейчас эти детонаторы возьмет и уничтожит человечество. Правда, у нас есть косвенное свидетельство, у нас есть Корней Яшмаа, который не собирается ничего взрывать, который тоже из эмбрионов, который действует в «Парне из преисподней», который абсолютно нормальный землянин. Да, но Абалкин не нормальный землянин, Абалкин —…

Аркадий Натанович считал, что продолжать тетралогию некуда, трилогию на тот момент. Тем не менее «Белого ферзя» они задумали, где утверждалось, что их мир вымышлен, что сама коллизия надумана, но, к счастью, они не сумели это написать: написали пролог и все. Успенский с Лазарчуком хотели это написать, но потом почему-то передумали или не получили благословения. Я думаю, что Лазарчук мог бы написать.

Дело в том, что поставить точку в мире Полудня или, во всяком случае, точку в эволюции люденов, можно было только одним способом: примерно показать, куда делся Тойво Глумов. Но, к сожалению, Стругацкие об этом не задумались даже. Хорошую идею вы мне подали — написать повесть о том, что делает…

Ну, понимаете, почему люденов не принимают? Почему идея люденства, скажем так, идея разводившейся эволюции, почему она многими отрицается? Это как раз легко понять. Потому что многие тут же сразу заговорят о фашизме. Вот будут те, которые будут эволюционировать, и те, которые будут деградировать или эволюционировать назад. Это ужасно. И многие даже говорят о фашизме, о том, что быдло (ну, они все говорят «быдло»), и, стало быть, интеллигенция — это такое вечное разделение. «С народцем-то вам не повезло!» — это тоже вечная фраза. «Не повезло нашей интеллигенции-то с народцем!» Ну и сама идея разделения им почему-то представляется фашистской.

Нет в этом ничего фашистского. Наоборот,…

Да, скорее всего. Трикстером — в том смысле, что, одна из главных черт трикстера — он носитель идеи, носитель философии. Естественно, что мы вправе от трикстера требовать, чтобы он нёс в мир милосердие. По Липовецкому, трикстер — всегда носитель модерна. Ну, он ещё называет его «носителем цинизма». Но, видите ли, цинизм трикстера по сравнению с сентиментальностью бандитов, цинизм Бендера по сравнению с сентиментальностью Воробьянинова — это, извините, несомненный нравственный прогресс. Это, по-моему, очень важно.

Видите, насчёт «не самого удачного романа» — это, конечно, известное роскошествование. Потому что, конечно, на фоне «Улитки» или «Пикника», действительно, «Остров» не первый класс, но и не второй всё-таки (какая-то должна быть цифра между 1 и 2). А потом, Бондарчук совершенно правильно замечает, что «Остров» — та вещь, с которой нельзя расстаться. В конце концов, его «Притяжение» — это просто «Остров», переснятый глазами Рады Гаал (что, по-моему, совершенно очевидно), и это очень интересно. Просто Меньшиков сыграл Фанка… Меньшиков сыграл Мерзликина.

А что касается Стругацких — они тоже не избавились от этой проблематики. После «Острова» понадобилось написать «Жука в муравейнике» и…

Если бы уход в Интернет способствовал как-то уходу с радаров или, больше того, способствовал хоть в какой-то степени формированию нового человека — это было бы прекрасно. Но Интернет как раз — это «Что же делать, если обманула та мечта, как всякая мечта?». Новые люди сформируются вне Интернета. Или, по очень интересной интуиции Пинчона, они могут образоваться… Я имею в виду роман вот этот последний — «Кровоточащее лезвие» («Bleeding Edge»), который так странно у нас переведён как «Край навылет». «Bleeding Edge» — это как бы передовая технология, ведущая к катастрофе, обозначим это так.

По догадке Пинчона, новое человечество сформируется не в Интернете, а в секретном, тайном,…

Да, возможно, но это будет асексуальность с нашей позиции, с нашей точки зрения. Это будет гораздо более глубокая сексуальность, просто она будет заключаться не в примитивных трущихся движениях и не в разнообразии сексуальных поз, а она будет состоять в особо тонком и глубоком взаимопонимании. Это будет тот секс, который, мне кажется, основан в основном именно на эмпатии, сострадании, взаимопонимании. Такая история… Ну, грех говорить, но, мне кажется, в «Эвакуаторе» описаны именно такие отношения. Они будут более творческими, то есть люди постоянно будут выдумывать друг друга. И потом, мне кажется, больше в этих отношениях будет от сострадания, нежели от похоти. Вот такое у меня есть…

Знаете, я бы очень хотел, чтобы им можно было стать. Я же сам не люден. Мне бы очень хотелось стать таким, как они. Как вы помните, Виктору Баневу объясняет Павор… Или не Павор. Кто-то объясняет ему в «Гадких лебедях»: «Это только врождённое». Нельзя стать, нельзя приобрести генетическое заболевание, с ним надо родиться. И люденом надо родиться. В том-то и ужас, что это биологическая эволюция, несправедливость эволюции. Нельзя стать прямоходящим, можно родиться с мутацией. Мутации двигают всё. Иногда мутации и духовные.

Нет! Нет никаких переходных форм, это я точно говорю. Это очень принципиальный вопрос. Переходных форм нет. Возможны браки между люденами и не-люденами. Такой брак замечательно описан (очень безнадёжно) в «Волны гасят ветер». Помните, когда Тойво Глумов пытается говорить со своей женой Асей и искренне пытается интересоваться её проблемами? Помните, когда он говорит ей: «Милая ты. И мир твой милый»,— и такая безнадёжная за этим стоит тоска! Страшно написано. Нет никаких переходных форм.

Мне когда-то Яськов (очень хороший, кстати говоря, палеоархеолог и по совместительству замечательный писатель) объяснял этот феномен. Ну, я человек-то, в общем, малопросвещённый, и я этого не…

Конечно, Человейник — человеческий муравейник — обладает сознанием и волей, даже не всегда это осознавая. Пелевин очень хорошо это объяснил. Он говорит, что в таком коллективе всякий подражает худшему из его членов, мгновенно его вычленяет и ориентируется на худшего из его членов. Поэтому отсюда возникает феномен коллективной воли к смерти, коллективной воли к ухудшению, воли к деградации, которая всегда есть в секте.

Понимаете, людены обречены на быструю эволюцию вверх, а Человейник — на очень медленную и очень заторможенную (в «Пирамиде» у Леонова описано, почему), очень тормозящую всё-таки деградацию, путь назад, сползание вниз. И не надо, пожалуйста, думать, что в этом…

У людена больше и возможностей. Люден быстроумнее, люден талантливее, люден больше знает, быстрее соображает и лучше развит — и физически, и морально. Это компьютер с большим быстродействием. Вы скажете: «Ну вот, компьютер. Вот первый компьютер, а вот Pentium — и в чём между ними принципиальная разница?» Да в том, что он — Pentium. В этом-то, собственно, и его принципиальная разница. Люден — это уже немного биологически другой тип. Это тип человека, который отчасти сращён, может быть, с машиной, а может быть, и наоборот — без этой машины существует и многому от неё научился. Но в том-то и ужас, что это другая биологическая схема, другие биологические возможности, как это ни печально.

Да нет, зачем же? Никуда они не вымрут. Они просто не будут понимать, что с ними произошло. Вот это, наверное, самое главное. Люди не замечают эволюционных изменений, не замечают изменений, происходящих с ними. Мы с вами, например, за последние 15 лет (те, которые уже в сознательном возрасте — в 30 с чем-то лет — встретили XXI век) лишились массы способностей и приобрели кучу дополнительных комплексов и страхов. Мы уже эволюционно другие, но мы этого не заметили пока — а ведь это очень печально.

Понимаете, есть две породы сверхчеловеков, две породы сверхлюдей. Человеческое, безусловно, надо превышать. Простите меня за автоцитату: «…Не хочу гусей дразнить,— но выход в том, чтобы его превысить, а не в том, чтобы его упразднить»… «Я не хочу врагов окрысить, я не хочу друзей дразнить,— но выход в том, чтобы его превысить, а не в том, чтобы упразднить». Дело в том, что сверхчеловек может быть отрицанием человека, а может быть в высшей степени человеком. Это особенно наглядно показано у Толстого.

В «Войне и мире» есть два сверхчеловека. Есть считающий себя сверхчеловеком Долохов, который вышел за все пределы, за все запреты человеческого. Его двойником на другом уровне романа —…

Второе — они создадут эти коммуны. Но, видите, как?

У меня вообще есть такое смутное подозрение, что мы живём в эпоху великого географического перераспределения. То есть люди начинают жить там (благо сейчас это вопрос относительно свободного выбора), где им комфортно, где они чувствуют свою духовную родину. Люди, которые цепляются за имманентность и за врождённые данности, поливают презрением Машу Гайдар: «Ты уехала! Ты предала!» Вообще отъезд воспринимается как предательство только теми людьми, которые цепляются за эти изначальные данности: за место рождения, за возраст, за пол — за всё, что им дано, за всё, что им досталось без усилий. Но это признак неразвитого рабского сознания:…

Боюсь, я должен вас огорчить. «Мокрецом можно только родиться»,— возвращаясь к «Гадким лебедям». Помните, там Банев забоялся, что он заболел проказой этой, что он стал мокрецом. И, по-моему, Нунан ему объясняет: «Извините, это врождённое, с этим надо родиться. Вы не можете стать мокрецом». Вы можете, конечно, при определённых условиях разогнать свой мозг до того уровня, что будете очень быстро всё понимать. Но что будет при этом с вашей доброжелательностью? Я, честно говоря, не уверен… Боюсь, что мы с вами — уже прошлое, мы — уже вторая ветвь эволюции. Ничего не поделаешь. Наверное, древнему человеку, питекантропу тоже было бы обидно, посмотри он на сегодняшнего какого-нибудь рокера,…